Звонок наконец раздался, и ребята, потные и злые, потащились в раздевалку.

– Ну что, вся толпа в комплекте? – поинтересовался Миха Гусев.

Народ подтвердил, что вся.

– Руднев, действуй тогда уж, – лениво скомандовал Миха.

Димка Руднев вытащил из угла швабру и вставил её в ручку двери. Теперь снаружи в раздевалку никто войти не мог.

– Доставай свою заначку, – велел Миха Смирнову, и тот суетливо бросился к своему шкафчику, долго возился там, после чего торжествующе помахал нераспечатанной пачкой сигарет.

– А спички? – поинтересовался Сашка Орехов.

– Всё в ажуре, не боись, – усмехнулся Смирнов, доставая откуда-то новенький коробок.

– Ну вот, теперь порядок, – подытожил Гусев и забрал у Смирнова пачку. – Значит, так, кореша. В очередь стройтесь, сам буду выдавать, – распорядился он, обмахиваясь майкой. Жара в раздевалке стояла не слабее вчерашней. – Поштучно.

До чего же это было здорово – затянуться горьковато-сладким забытым дымком, лениво стряхнуть пепел в ладонь (не на пол же! Вдруг заметят? А руку вымоешь – и порядок).

– Да, мужики, здорово у нас получилось, – лениво выдавил из себя Смирнов, крутя сигарету в пальцах.

– Куда уж мелким соплякам из Групп, – поддакнул Александров, сидевший возле двери. Ему полагалось быть на шухере, и если кто ломанётся, сразу свистнуть.

– Не отвлекайся, Серый, – посоветовал из своего угла Гусев. – Твоё дело маленькое, ты у нас на стрёме.

– И вообще, – неожиданно для себя выпалил вдруг Костя, – давно ли сам мелким был? Ты что, здорово их лучше, да?

– А ты чего? Ты чего баллоны катишь? – окрысился Серёга.

– А того! Сам в соплях по колено, а тоже туда же. Месяц как у себя в Группе Помощником, а какой, значит, крутой! Потому и пацанов своих на коленях стоять заставляешь, да?

– Ты, Кастет, фильтруй базар, – миролюбиво возразил Димка Руднев. – Будто сам не Помощник. Мы тут все заодно, а эти, в Группах… Они же так, мусор. Как наш воспитатель говорил, Григорий: сырьё вонючее.

– А ты вообще заткнись, Димон! – чуть не дав петуха, крикнул Костя. – Своих на горячую батарею сажаешь, потому и за этого козла заступаешься?

Его охватила какая-то унылая, тоскливая ярость. Он сам не понимал, что на него нашло, с какой стати он накинулся на Александрова и вообще откуда взялись его слова. Но, однако же, чувствовал, что остановиться не может, и пальцы сами собой сжимались в кулаки. Сейчас, наверное, до махаловки дойдёт. Ну ничего, так просто он им не дастся. Они этот день надолго запомнят.

Но драки почему-то не возникло.

– В общем ты, Кастет, лажу не гони, – всё так же лениво протянул Гусев. – Вообще странный ты какой-то сегодня. Честно скажу, не нравишься ты мне что-то. Смотри…

– А может, он нас заложить решил? – вставил Смирнов.

– Кто, я? – От гнева у Кости перехватило дыхание. – Да ты сам кого хочешь заложишь, глиста собачья!

– Да я тебя сейчас! – рванулся Смирнов. – Да я из тебя котлету…

Его удержали за локти.

– Не дёргайся, Лёха, видишь – мальчик не в себе, – усмехнулся Гусев. – Курение кое-кому не пошло на пользу. Видать, не дорос пока что. Утихните, пацаны, на дураков не обижаются. А ты, Кастет, не прав, – добавил он немного погодя. – Головой, что ли, повредился? Чего это тебе выступать вздумалось? Своих в Группе не лупишь разве?

– Ну луплю, – нехотя буркнул Костя. – Но только для дела, не из удовольствия, как некоторые…

Возбуждение схлынуло, он стоял посреди раздевалки усталый, потный и растерянный, не зная, что же делать дальше. Легко было скандалить, а вот как с ними теперь? Дураком ведь оказался, круглым дураком.

– Ну и завянь, – подытожил Гусев. – Ты для дела, и другие для дела. Все мы тут одинаковые, и не фиг выступать. Усвоил?

– Ладно, всё, проехали. Молчу, – глухо пробормотал Костя. Что ему ещё оставалось, кроме как признать поражение?

– Молчи-молчи, – ухмыльнулся Смирнов. – С тобой разговор ещё будет. Ещё умоешься соплями.

Остальные промолчали. Вроде бы им и дела до того не было.

И вновь Костя подумал, что всё это очень даже неспроста…

Часть вторая

Воспитатель Второго Ранга

Глава 1

Бегство в ночь

Он стоял на мокрой, почти безлюдной платформе. Сумерки, незаметно сгустившись, перетекали в ночь – мокрую, тяжёлую, пахнущую гнилью и ржавчиной. В мертвенно-синем луче фонаря мутно поблёскивали подмерзающие лужицы, с бурого неба сыпало чем-то мелким. То ли дождь, то ли снег – Сергей не мог разобрать.

Стрелка станционных часов, казалось, прилипла к циферблату. И лишь изредка со скрипом перепрыгивала на следующее деление. Без четверти восемь – стало быть, до электрички ещё минут пять. Сергей знал, что эти минуты будут тянуться бесконечно. На летящую с неба пакость он внимания не обращал. Теперь уже всё равно. И если необходимо ждать – лучше уж здесь, в слякотной промозглой темноте. Дома оставаться невозможно – любая вещь притягивает взгляд, и зябко становится при мысли, что всё это видишь в последний раз. Конечно, никакого разговора насчёт сроков не было, но Сергей сразу почувствовал – это навсегда. И теперь сосало под ложечкой, сердце колотилось, точно у догоняющего автобус пенсионера.

Хотя держать себя в руках оказалось не так уж сложно. Со стороны, наверное, никто ничего и не заметил. Но это как раз неудивительно: никому до него нет дела. Даже когда он исчезнет, всполошатся они не сразу. Очень даже не сразу. Впрочем, это их трудности. Сергей криво усмехнулся, представив раздражённую физиономию Шефа, которого атакует бухгалтерия. Машина крутится, учёт налажен, деньги пора платить – а человека-то и нет. Наверняка уголовный розыск подключат. Потому как положено. Но розыск как раз не станет суетиться. У них там таких дел об исчезновениях выше головы, по нынешним-то временам. Поручат следствие какому-нибудь замученному язвой желудка и финансовой катастрофой лейтенанту, тот аккуратно оформит все нужные бумаги, и где-нибудь через два-три месяца дело сдадут в архив.

В институте его вычеркнут из списков и благополучно забудут. Квартира достанется троюродному брату по материнской линии, он вселится туда со своей шумной многодетной семьёй и немедленно начнёт скандалить с верхними соседями на предмет заливания. Или насчёт шума после одиннадцати. Или вообще безо всякого повода – просто так, чтобы излить накопившееся в транспорте серенькое будничное зло… Лариска, может, и позвонит когда-нибудь, ей сухо ответят: «Извините, девушка, он здесь больше не живёт». Впрочем, с какой это стати она будет звонить? Все точки над «i» давно уже расставлены.

Да, ему и в самом деле нечего тут оставлять. Ситуация абсолютной свободы, когда Рубикон перейдён, мосты сожжены и волком выть хочется. Ну ладно, по крайней мере, там он займётся настоящим делом. Уж во всяком случае там не будет всей этой суетни, этих козьих потягушек, как сказал бы отец.

Всё правильно. Не явись ему Старик, он, Сергей Латунин, так бы и торчал здесь, погружённый в мутную бессмыслицу, где всё перемешалось – мятые черновики диссертации, сизый дымок из трубы крематория (тонкой струйкой в низкое равнодушное небо), немытые тарелки на кухонном столе, Ларискин торопливый звонок из Челябинска, тот гнусный вечер вторника и зыбкая стенка после их странного разговора, хотя, если разобраться, ничего странного нет, всё просто как теорема Пифагора, лишь он, карась-идеалист, на что-то ещё надеялся.

А грязь на брюках, липкая, издевательски рыжая, которую утром, матерясь себе под нос, сдираешь облезлой щёткой! (И мозг, точно компьютер, отсчитывает секунды.) И нужно успеть на автобус, который, впрочем, всё равно проедет мимо, не останавливаясь, он не может открыть двери – так плотно утрамбовано в его душном нутре злое недоспавшее население. Или, для полноты картины, свинячьи глазки Шефа над пухлыми щёчками, его кривая, гаденькая улыбочка: «Мы сделаем соответствующие выводы, Сергей Петрович. И надо полагать, довольно скоро!» Так и хочется сказать в ответ: «Кто это мы? Вы же ещё, слава Богу, не император, чтобы во множественном числе именоваться!» Но этого, разумеется, не скажешь, потому что, во-первых, бесполезно. А во-вторых, ты живёшь по принципу: «Не тронь дерьмо – не завоняет». А потом ещё этот сосед по лестничной клетке, говорят, майор оттуда, хотя как проверишь, они, оттудошние, формы не носят, но тем не менее сосёт под ложечкой от его хитровато-дружелюбного взгляда. Можно подумать, он знает о тебе больше, чем ты сам, но молчит со значением.